История одного стихотворного сборника, или О важности правильного выбора рабочего места, смене расширения файла всего за месяц и картошке фри в обмен на книги.

опубликовано в авторской редакии

Мисюра Наталия (Санкт-Петербург)

Здравствуйте! Меня зовут Наталия Мисюра. Как ни странно, доставшаяся мне от мужа фамилия – не самая редкая в России. Я обнаружила это, когда прочитала в сети восхищённый отзыв о моём стихотворении «Молитва». Хм, было приятно это читать, беда заключалась только в том, что такого стихотворения я никогда не писала. В общем, оказалось, что у меня есть, по крайней мере, одна полная тёзка-поэтесса. И спустя несколько лет, загружаясь на Стихи.ру, я назвалась Наталия Мисюра Валге. Валге – моя первая, доставшаяся мне от папы и мамы, точнее, от папы, фамилия.

Но это так, предисловие. А если начинать сначала, ad ovo, я начала писать стихи в семнадцать лет. И я даже помню, и очень хорошо, как это было. Маме на работе кто-то дал на два-три дня знаменитый номер журнала «Москва» с «Мастером и Маргаритой». И был это 1973 год. Май или июнь. Во всяком случае, я должна была сдавать, тоже через два-три дня, какой-то выпускной экзамен, не помню какой. Я взяла учебник и журнал, уселась с ними на качающуюся скамейку в скверике у бомбоубежища Невского райисполкома и … и всё! Любовь выскочила перед нами как из-под земли выскакивает убийца в переулке и поразила... Так поражает молния, так поражает финский нож! Я ведь ничего подобного до этого момента не читала никогда в жизни! Сейчас я гораздо спокойнее и совсем не так восторженно отношусь к этой книге. А тогда я просто рехнулась от восхищения красотой текста. Когда Булгакова, наконец, напечатали и моей двоюродной тёте подарили на юбилей эту книгу, я всерьёз размышляла, хотела ли бы я поменяться с ней местами, чтобы мне было не двадцать пять, а пятьдесят лет, как ей, но у меня была бы вот такая компенсация. А тогда, в тот вечер, придя домой, я вдруг написала нечто чудовищное. (Экзамены как-то худо-бедно всё же сдала, но это неинтересно.) И после этого по инерции продолжала это, чудовищное, писать. Потом бросила.

Спустя лет пятнадцать, гуляя с младенцем-сыном, вдруг продолжила это сомнительное занятие, исподтишка предавалась своему пороку на работе (мой кульман был развёрнут так, что я сидела спиной к отделу, и коллеги думали, что я, наверное, занимаюсь расчётами, а не передираю конвейер или узел перегрузки по старинным нормалям, как все нормальные люди и некоторое время уважали, хотя со временем поняли, какой из меня инженер-конструктор нестандартного оборудования!). И с тех пор пишу вот это самое, очень неравномерно и непрямолинейно, то густо, то пусто, время от времени с очень длительными перерывами. Но это всё предисловие.

И была у меня великая мечта. У мамы с папой была маленькая пишущая машинка, на которой я перепечатывала, подкладывая несколько копирок (не знаю, даже, зачем – просто так, для себя и сестры, для друзей, если вдруг таковые неожиданно появятся) разные стихи – Мандельштама, в основном, Цветаеву, Ахматову, Пастернака... Наконец я начала печатать и свои опусы и до сих пор иногда содрогаюсь, натыкаясь на эти подслеповатые листочки. Потом я эти книжечки собиралась переплести, но переплела только парочку сборников японских поэтов. Однажды я стояла в длинной-длинной очереди на Ярмарке вакансий (это были уже девяностые годы) и услышала, как кто-то рядом говорит с восхищением, что компьютер – это такая прекрасная вещь, которая позволяет печатать как на машинке, но лучше, без помарок, достаточно просто удалить неправильный кусочек текста и перепечатать его заново. И потом можно распечатать текст типографским шрифтом! Типографским шрифтом!!! И что хотя бы только ради одной этой функции имеет смысл купить компьютер. И у меня появилась великая мечта. Но даже мечтать о таком чуде, как компьютер, в эти трудные времена было немыслимо.

А мечта моя заключалась в том, что, если набрать на компьютере свои стихи, а потом распечатать их – настоящим типографским шрифтом! – свои стихи! – то окажется, что у меня есть смысл жизни. Я напечатаю свою Книгу и оставлю её в наследство детям. И они меня зауважают. Или нет. Но это в данном случае даже не так важно.

И, наконец, в 2004 году папа с мамой подарили своему внуку, а моему сыну Антону компьютер. Потом даже принтер у них появился, и в любое время я могла бы их попросить напечатать мою книгу, но мне казалось, что ещё не время, что вот ещё немножко разовьюсь, интеллектуально подрасту, напишу нечто великое, и вот тогда... В общем-то, такие установки не покинули меня и сейчас, но разве можно упустить шанс, коль скоро он представляется, другого- то не будет!?

Потом я неожиданно для себя решилась участвовать в поэтическом конкурсе на радио, в результате которого сначала вышла во второй тур, а потом сказала себе: никогда больше! Никогда! Но на другой день обнаружила в газете приглашение в уникальное, как потом оказалось, сообщество литераторов, поэтов, психологов, философов, музыкантов, художников, актёров и кого только не… И почему-то немедленно туда, в Купчино, в библиотеку на улицу Димитрова, отправилась. [Это был литературный (но не только) кружок (вот уж неподходящее слово, но правильного никак не подберу!) при библиотеке Валерия Степанова (он же Риу Магра).]

Потом я обнаружила ещё несколько восхитительных сообществ, из тех, которые, как я думала раньше, посещают исключительно небожители. Меня приняли очень доброжелательно в ЛИТО Аркадия Илина. Всё-таки мне хотелось сосредоточиться именно на стихах. И вот уже почти двенадцать лет два раза в месяц я отправляюсь в ДК им. Шелгунова на эти удивительные собрания. Это отдельная (и прекрасная) тема, жаль, что формат статьи не позволяет развить её.

В 2014 году я обнаружила маленькую типографию при Институте усовершенствования учителей (название приблизительно), печатающую сколь угодно малыми тиражами всё. Георгий Андреевич Мамонтов из нашей компании напечатал там книгу своих стихов и был ей доволен. И я тоже решила попробовать.

Как бы мало ни была я продвинута в вопросах вёрстки, пришлось на ходу учиться – деваться было некуда – бюджет мой был более чем скромен. Он был микроскопичен. Я была далеко не уверена, что уложусь в эту крошечную сумму и доведу до конца свою авантюру.

На моё счастье среди моих знакомых нашлись люди, благородно согласившиеся мне помочь. Так, прекрасный петербуржский поэт Маргарита Токажевская пролистала весь мой подготовительный материал и очень помогла в отборе стихов. То же самое проделал и Владимир Кутузов с женой Светой, которые несколько раз приходили ко мне на работу (а я тогда работала фотографом в киоске размером с железнодорожное купе, надеюсь – тьфу-тьфу- тьфу! – что я ещё не лишилась этой работы из-за коронавирусной пандемии!) и долгими часами читали и комментировали мои стихи и давали полезные советы.

Но вёрсткой и корректурой я занималась сама. О, особенно корректурой, – её я не доверила бы никому! Когда-то в молодости я отличалась почти абсолютной врождённой орфографической памятью, детская память цепкая, а я научилась читать в три года и не понимала, как можно, увидев хотя бы один раз написанное слово, после этого сделать в нём ошибку! При этом в теоретической грамматике я недалеко ушла от фонвизинского Митрофана, никогда не знала никаких правил, а когда вызывали к доске, просто решала обратную задачу: я же знаю, как это пишется, следовательно, нужно попробовать выявить закономерность – что именно объединяет группу слов или группы групп слов, которые вот так пишутся. Эта моя особенность позже сыграла со мной злую шутку. С девяностых годов грамотный текст стал большой редкостью. На каждом шагу люди делали чудовищные ошибки – в газетных статьях, в книжных текстах, в высказываниях телевизионных ведущих… Как-то мне попалась на глаза разъяснительная статья чиновницы из Министерства образования о правилах сдачи ЕГЭ. В коротком абзаце дама сделала две-три пунктуационные и орфографические ошибки, не говоря уж об оборотах вроде «подъезжая к станции, у меня слетела шляпа» или «озаботиться о том, чтобы…» И эта всеобщая деградация что-то сдвинула и в моих грамматических настройках. Привыкнув находить ошибки в текстах, я впадала в ступор, когда не обнаруживала их (ведь иногда всё-таки встречались последние могикане орфографии!) и чувствовала, что со мною что-то не так. В общем, всё это расшатало вконец мои устои и скрепы, и сейчас я уже не могу похвастаться грамматическим чутьём, увы! Да и возраст, безусловно, сказывается. А в книге всё-таки обнаружилось впоследствии несколько очепяток, как сказал бы Винни- Пух, хотя, казалось бы, я готова была отвечать перед самым страшным судом за каждую запятую!

А что касается вёрстки, то, сделав книгу, я начисто забыла, как мне это удалось, и теперь, если когда-нибудь это станет актуальным, мне придётся учиться заново. Ничего, это было бы полезно.

Наконец, я сделала весь макет, включая обложку и заставки перед каждым разделом. У меня был гениальный иллюстратор – мой сын Гриша, который блистательно и рано начал рисовать, а в двадцать два года бросил, не доучившись до диплома год. Это совсем другая, бесконечно печальная история. Я использовала рисунки, сделанные им в пять лет. И книжка получилась визуально совершенно совершенной!

И я отправила своё детище в типографию и побывала даже в переплётном цехе! Но наступило лето, все разъехались – кто в отпуск, кто в командировку. Тут меня ждало жестокое разочарование. Оказалось, что макет, свёрстанный мною в Word’е, нужно перевести в формат PDF. Эта таинственная аббревиатура произвела на меня настолько гипнотическое действие, что я согласилась еще около месяца ждать, когда вернётся из командировки девушка по имени Наиля, и совершит этот труд, который будет стоить мне дополнительную тысячу (или две? – уже не помню) рублей.

Так и лето прошло, и, наконец, наступил этот, уже осенний, день, когда молодой человек по имени Игорь из издательства (не знаю, как называлась его должность – заместитель редактора, может быть) позвонил мне и предложил привезти весь тираж ко мне на работу (то есть, в вышеупомянутую фотографическую будку), типография была от неё не так уж и далека. Это предложение не вызвало во мне большого энтузиазма, потому что тогда мне пришлось бы переть книжки домой – сначала метро, потом автобусом, в общей сложности часа полтора. Тогда он предложил вечером подкинуть тираж прямо к нам домой – он будет проезжать мимо нас на своей машине по дороге на дачу. На том и порешили.

И вот часов в двенадцать вечера, когда я уже почти отчаялась его дождаться, он позвонил и сказал, что приехал. Я выбежала встречать. Игорь вышел из машины, неся на вытянутых руках весь тираж – две огромные коробки из-под бумаги для принтера. Проигнорировав мои, не вполне искренние, предложения помочь, он легко взлетел с ними на четвёртый этаж.

И вот этот тираж был весь у меня, и он был прекрасен! Сто шестьдесят две или сто шестьдесят четыре экземпляра – сверкающие беленькие книжки вместо предполагавшихся ста пятидесяти! И стоило это всего восемь (ну, или точнее, девять) тысяч! А отложено у меня было десять, а больше не было ни копейки.

Я ничего не говорю здесь об их (этих прекрасных книжек) содержании и качестве стихов. Что стихи? Стихи они и есть стихи. Разношёрстные, пёстрые. Одни лучше, другие хуже. Разве возможно сохранять объективность по отношению к стихам, даже к чужим-то это не всегда просто, тем более – к своим, к себе [любимой]?

С тех пор прошло шесть лет. У меня осталась пачка книжек – около пятидесяти-пятидесяти пяти. Несколько штук я продала, с десяток у меня взяли для продажи в одной почтенной организации – там они и сгинули. Некоторые я выменяла на другие книги. Интересное применение нашла для десятка, наверное, если не больше. Я расплачивалась ими с одной моей довольно близкой знакомой, весьма учёной литературной дамой, за приятные посиделки в Макдоналдсе или ещё в каком-нибудь подобном заведении. Несмотря на мои возражения и ссылки на хронический финансовый коллапс, она платила за меня, говоря при этом, что, если я настолько щепетильна и во что бы то ни стало хочу восстановить справедливость, то могу при следующей встрече принести ей свою книжечку. Остальную же часть тиража я подписала и раздарила друзьям и знакомым поэтам. Кстати, подписывание книг – это ни с чем не сравнимая мука для меня – и совсем не потому, что я устала от толп фанатов, алчущих автографа. Хорошо быть остроумным, стремительным и искромётным, но, увы, эти достоинства мне очень мало свойственны, и каждый раз я неприлично надолго застываю, перебирая в уме разные варианты до тех пор, пока пауза не перестает быть приличной, после чего выдаю к недоумению одариваемого, ожидавшего каких-то невероятных, судя по длительности молчания, парадоксов и откровений, нечто на удивление банальное.

Самая ужасная моя ошибка – название сборника. Я была в полном тупике. Целых два прекрасных поэта помогали мне придумывать разные варианты, из которых ни один (вариант) мне категорически не нравился. И когда один из них (прекрасных поэтов) предложил название чуть менее с моей точки зрения ужасное – по первой строчке одного, не самого удачного ронделя, – я сразу согласилась, потому что совсем отчаялась и не хотела расстраивать прекрасного человека (и поэта). А дело в том, что в нашем ЛИТО существует практика написания всеми желающими стихотворения на какой-то общий, часто случайно и произвольно выбранный, эпиграф. И уже после того, как книга была напечатана, до меня вдруг дошло, что название всего сборника – это повторённый в первой строке моего стихотворения эпиграф, о котором я давным-давно забыла, и который когда-то забыла указать, то есть строка чужого стихотворения, причём, даже, не знаю – чьего! (Я вбивала эту строчку в поисковик, но увы, безрезультатно!) Это как если бы я назвала сборник, например, "Я помню чудное мгновенье..." И даже хуже. Но было уже поздно что-то менять – прошло несколько месяцев с того дня, когда редактор (или его зам, в общем, типограф по имени Игорь) поставил друг на дружку в нашем коридоре две тяжеленные коробки, наполненные беленькими книжками.